Чуковский. Воспоминания об Андрееве, 60-е. “даже в самые счастливые периоды его биографии мне почему-то было жалко его

Чуковский о воспоминаниях Горького об Андрееве: “одна из самых высоких вершин русского мемуарного искусства“ _ “В письме к Горькому А. имел основание писать: «Наша вражда или дружба не есть только наше личное дело». [] Чтение писем, наполненных то искренней любовью, то искренней ненавистью, не менее интересно, чем их сочинений. Принципиальность разногласий не исключала тактических игровых ходов: желая сделать приятное адресату, случалось, адресант дезавуировал свои исходные позиции. Но в целом это была переписка личностей, озабоченных и поиском ответов на «вечные вопросы», и судьбой отечества. Основательности дискуссиям Г. и А. придаёт тот факт, что в философско-содержательном плане их позиции были не только их личными позициями, так или иначе они корреспондировали с мыслительным опытом столетий, с интеллектуальными, подчас трагическими, исканиями многих и многих людей. Теперь, на расстоянии в сто и более лет, мы можем сказать, что по многим спорным вопросам прав оказался А. Даже так: увы, прав оказался А., Г. выражал оптимистические взгляды на будущее, А. — другие. Конечно, частью интеллектуального сообщества правота А. предсказывалась, но вряд ли без сомнений в глубине души. Будущее представало, и предстаёт, как «тёмная даль». В СССР отношения Г. и А. описывались как отношения старшего и младшего. Эта тональность вольно или невольно была задана самим Г. в мемуарном очерке об А., который вошёл в «Книгу памяти о Л.А.» (1922), позже была по-своему поддержана властями, объявившими Г. «первым писателем». Первый — априори правый во всех спорных вопросах. Издание «Книги» было инициировано самим Горьким вскоре после смерти писателя. Нельзя не заметить, что в этом очерке, признаваясь в бесконечной любви к покойному другу, Горький смотрит на него как бы снисходительно, с сознанием своей правоты, как на человека умного, но ошибающегося. Через весь очерк проходит мысль: А. мало знал и искусство, и жизнь и даже завидовал широкому кругозору Г. Эту мысль он будет высказывать и позже. Напр., в 1925 в своём Предисловии к публикации романа «Сашка Жегулев» (1911) в США Г. отметит, что «действительность почти не интересовала А., он мало знал её и видел „сквозь тёмные очки“». Парадокс в том, что Г. здесь одновременно и прав, и не прав. Знал Андреев, может быть, действительно мало, но точно — много понимал. Много говорили, что Г. ввёл Андреева в «большую» литературу, какое-то время был его наставником, опекуном. В этом есть доля преувеличения. Читательское признание пришло к А. весной 1898, с публикацией «Баргамот и Гараська», Г.получил известность лишь годом ранее, а его первая большая публикация, двухтомник «Очерков и рассказов» случилась незадолго до их знакомства по переписке. А. был на 5 лет моложе, следовательно, и прославился в более раннем возрасте. Г. мог рекомендовать А. издателям, в частности издателю его первой книги «Рассказов» (1901), вышедшей с посвящением «Пешкову», но об наставничестве-учительстве говорить не приходится. У А. не было периода ученичества. На начинающего прозаика практически сразу обратили внимание все известные литераторы и справа, и слева, Толстой, Чехов, а это не случается по чьей-то рекомендации. А. поощрительно называл Г. «рыцарем духа», но сам не имел желания принять кодекс горьковского рыцарского ордена. Он почтительно говорил о своём единомыслии с Горьким, но трудно найти этому подтверждение в художественном творчестве, разве только в его газетной публицистике, где он был «другой», решительно осуждал «людей теневой стороны». Достаточно трудно найти писателя А. под маской фельетониста газеты «Курьер» начала века. Странный авторитет выбрал Г., чтоб выразить своё восхищение автором «Баргамота и Гараськи», почувствовав «крепкое дуновение таланта». Он вспомнил Помяловского, писателя очень далёкого от А. При этом горьковская трактовка основного содержания рассказа, «умненькая улыбочка недоверия к факту» самого автора, не вызывает возражений. Г. вообще был проникновенным критиком, А. ждал его мнений о своих произведениях. С мнениями, как правило, не соглашался, но ждал. [] А. не с кем сравнивать, не от кого вести. Поздний А. в философском плане сближался с ФМ, но не в плане формы, образности. [] в первую очередь, придётся вспомнить его «любимых»: Гойю, Э.По“. “А. постоянный автор раннего МХТ — до 1917 они поставили 4 его пьесы. Первая — «Жизнь человека» — быть может, один из самых заметных примеров интереса МХТ, Станиславского и Немировича-Данченко не к реализму, а к опытам «сумеречников». Странная пьеса максимально абстрактна, философско-религиозная притча, предвосхищает абсурдизм и законы эпического театра в духе Брехта. Человек здесь — человек-схема. Герой — всякий, каждый, как это бывало в средневековых мистериях. Парадокс в том, что в «Жизни человека» фактически отсутствует настоящая жизнь“ ()