Памяти Эдит Пиаф Никита Богословский. Мари Филипп-Жерар Валентина Толкунова

Никита Богословский и Мишель Филипп -Жерар (автор музыки песен Эдит Пиаф “Miséricorde) “Памяти Эдит Пиаф“ исп, Валентина Толкунова Никита Богословский об Эдит Пиаф О ней писать почти невозможно. О ней написано все. Впервые я увидел ее в кафе на втором этаже Эйфелевой башни — и не поверил своим глазам. Эта маленькая некрасивая женщина с беспредельно усталым лицом, с темными тенями под глазами, сутулящаяся, с трудом передвигающая ноги, кажущаяся значительно старше своих сорока шести лет — это Эдит Пиаф? Не может быть! В тот же вечер она давала свой концерт. После ряда отличных эстрадных номеров под шквал аплодисментов на сцену медленно вышла та же пожилая некрасивая женщина. На сцене погас свет, осветился тюлевый занавес с силуэтом маленького оркестра. Короткое вступление — и Эдит начала петь… За свою жизнь мне неоднократно приходилось видеть удивительные преображения актеров, выходящих на сцену. Мне доводилось слышать веселые анекдоты от Отелло, собирающегося через несколько минут задушить Дездемону, от превосходного Арбенина — накануне сцены отравления. Знаменитый Ленский перед сценой дуэли беззаботно беседовал на посторонние темы. И к их чести надо сказать, что они, как правило, мгновенно воплощались в свои сценические характеры. Такое уж, видно, свойство настоящих артистов. Но то, что я увидел,— было чудо. Эдит после первых же нот стала красавицей. Да-да, красавицей в полном физическом смысле этого слова. И не грим, не профессиональная техника, не жесткая актерская дисциплина были тому причиной. Просто — фея искусства, прикоснувшись к ней своей волшебной палочкой, осуществила у меня на глазах чудесное превращение из андерсеновской сказки. И с каждой новой песней красавица менялась. Она была нежной и задумчивой, грозной и веселой, ироничной и трагичной. Уже не было вокруг зрительного зала, не было публики, начисто и мгновенно забылись предыдущие артисты. Сама Франция с ее радостями и горестями, трагедиями и смехом пела правду о себе… Я до сих пор не знаю, какой все же был голос у Эдит — сопрано, меццо, контральто? Она одинаково свободно и выразительно пользовалась всеми регистрами. Но думаю, что к ней, более чем к кому бы то ни было из ее коллег, подошли бы крылатые слова нашего Утесова относительно «пения сердцем». Мне никогда не приходилось видеть более идеального сочетания драматической актрисы и певицы в одном лице. Да-да, певицы в точном смысле этого слова — в ее репертуаре были баллады, исполнение которых под силу, пожалуй, только оперным певцам. Эдит не укладывалась в обычные определительные рамки жанра. Это было явление уникальное. Ее смерть — огромная потеря для французского искусства; многим ее соотечественникам трудно поверить, что рядом с ними уже нет «воробышка»,—она была, как и ныне здравствующий Морис Шевалье, частью Франции, частью Парижа. Нет смысла пересказывать ее биографию. Сложная, трудная, подчас нелепая жизнь этой женщины была неразрывно связана с ее творчеством. И песни Эдит не могли быть иными, чем ее жизнь, которую она сама себе выбрала и которая приносила радость миллионам людей. Мы не знаем — какое место займет Эдит в истории французского искусства. Но каждый раз, когда в беседе с ее коллегами вспоминается Пиаф,— экспансивные, веселые французы сразу грустнеют и, чуть склонив голову, тихо произносят: «Великая Эдит». Что же, возможно, это так и есть! Никита Богословский Из книги: «ЭДИТ ПИАФ». М., 1965.