Слово о русской философии. Владимир Одоевский

“Розанов называл его «предшественником философских разговоров у Достоевского». Их можно найти и в книгах Одоевского, но больше – в его салонах, где всегда эмоционально говорили о высоком. Одоевского даже считали русским Фаустом. Все знает и умеет, все желает постичь. Только душу дьяволу он не продавал. Его старинный род вел происхождение от князя Рюрика. На иконах, изображающих подвиг князя Михаил Черниговского, который отказался в Орде поклониться монгольским идолам, нередко изображают предка Одоевских. Сам он не любил рассуждать о своем происхождении, которому многие завидовали. Был равнодушен и к чинам, и к орденам. Это можно было бы назвать истинно аристократическим характером, если бы мы не знали, что многие потомки боярских и царских родов на многое готовы даже ради малозначительной регалии. Правда, недруги считали об Одоевском иначе. «Ныне он между светскими людьми слывёт за литератора, а между литераторами за светского человека. Спина у него из каучука. жадность к лентам и к придворным приглашениям непомерная и, постоянно извиваясь то направо, то налево, он дополз до чина гофмейстера». Не понял этот недоброжелатель ни идеализма Одоевского, ни его литературных игр с дьявольщиной. Увы, потомок великих государственных деятелей, собирателей Руси, рос сиротой. Его отец – чинный директор Московского ассигнационного банка – умер молодым. Мать неудачно вышла замуж – и сына направили на воспитание к родственникам, которые порой относились к нему участливо, порой – холодно. Впрочем, он учился в московском Благородном пансионе вместе с замечательными однокашниками – Вяземским, Чаадаевым, Н.Муравьевым. Учителя там были лучшие в России – и Одоевским они восхищались. Казалось, лучшего питомца пансион не знал, и будущее перед ним открывается фантастическое. Одоевского интересовало решительно все – и техника, и музыка, и литература. Недаром его образцом был неутомимый и таинственный Ломоносов. [...] Окончив пансион с отличием, поступил на службу в Коллегию иностранных дел, а точнее, в ее бесценный архив. Там в то время собрались изысканные знатоки и поклонники поэзии и философии – Веневитинов, Киреевский. Их-то и прозвали «архивными юношами» («Архивны юноши толпою // На Таню чопорно глядят…») Они переписывали древние грамоты и договора для из дальнейшей публикации. Вскоре основал общество любомудров. Возможно, это были первые в России светские философы, почти независимые от западных мыслителей. Собирались они секретно – так интереснее. Спорили, произносили длинные и весьма художественные речи. Иногда делились написанным. «Здесь переживали “минуты восхитительные, минуты небесные, которых сладости не может понять тот, кого не томила душевная жажда», – вспоминал о тех временах князь. Они считали, что литература должна быть связана с наукой, а наука – с образным мышлением. До конца понять эту идею коллеги сумели только век спустя. В тайные общества, связанные с попытками смены власти, он не захаживал. Любомудры отрицали материализм французских идеологов Просвещения – прежде всего, Вольтера, которого называли «говоруном». Открытием стала для них философия Шеллинга – который, по мнению Одоевского, как Колумб, открыл людям их душу. После декабрьского восстания, когда был арестован двоюродный брат Одоевского – Александр, который действительно исповедовал революционные идеи, они решили на всякий случай распустить и свое, политически безобидное, тайное общество. Все бумаги беспощадно и торжественно предали огню – в камине, в присутствии всех любомудров. Одоевскому вообще следовало жить опасливо. Что это – проявление трусости? Но слишком многие считали его масоном, алхимиком, человеком неблагонадежным. Посвященные удивлялись, как только такой человек сохраняет положение, появляется в свете, пользуется благами свободы… Действительно, многие его тексты стилистически, да и по проблематике схожи с масонскими. Но любопытно, что ни в одном из авторитетных списков русских вольных каменщиков его фамилия не значится. Другое дело, что масонами были почти все его любимые учителя в «Благородном пансионе». В политические тайные общества он не входил – и не верил в возможность исправить ситуацию в стране с помощью восстаний и немедленных реформ. В такой спешке можно только всё испортить и перепутать. Одоевский считал, что следует честно работать и поддерживать таланты. Занимался детскими приютами, сам будучи, по меркам высшего света, бедняком. Помогал, взывая к совести богатеев. Был учредителем Максимилиановской больницы для бедных. Бросался помогать попавшим в трудное положение. Супруга хотя и собирала вокруг себя аристократическое общество, никогда не попрекала его. После гибели Пушкина именно он, в нарушение сложившихся к тому времени устоев, в некрологе назвал его «солнцем русской поэзии». Для Одоевского, как известно, конъюнктуры не существовало. Он всегда напрямки выражал своё мнение. Министру народного просвещения столь высокопарное определение не понравилось. Для него Пушкин был не слишком велик“.