В первые дни осени, покинув один из скандинавских портов, мы возвращались домой...

Эскорт «Вороново крыло» не представляет собой ничего особенного, вы уж мне поверьте. Грузоподъемность шесть-семь тысяч тонн, построено в 1926-м, принадлежит «Кондор-Лайн», порт приписки – Халл[20]. Можете свериться с регистром Ллойда. Такие трампы[21] бороздят моря сотнями. Все три года, что я на нем прослужил, оно ходило одним и тем же маршрутом и в тех же водах, причем началось это еще до меня. Не сомневаюсь, так будет и впредь, еще многие годы, пока, по примеру своего предшественника, «Чаячьего крыла», трудяга не упокоится на илистой отмели – если его не поторопят немецкие подлодки. Однажды «Вороново крыло» сумело от них уйти, но как знать, будет ли с нами в следующий раз наш эскорт? Наверно, лучше сразу вас предупредить: всякие фантазии мне не свойственны. Зовут меня Уильям Блант, и не зря[22]. Я человек простой и прямолинейный. Глупостей не терплю, суеверий тоже, благо дел хватает и без того. Отец мой был священником-нонконформистом[23], и, вероятно, это тоже повлияло на мой характер. Короче говоря, на мои слова можно положиться, кто угодно в Халле вам это подтвердит. Теперь, представив вам себя и судно, приступаю к самому рассказу. В первые дни осени, покинув один из скандинавских портов, мы возвращались домой. О названии порта я умолчу (цензура все равно не пропустит), скажу только, что с начала войны мы посещали его уже три раза. Систему конвоев тогда еще не наладили, и нам с капитаном приходилось каждую минуту быть начеку. Не подумайте, будто мы или наша команда перетрусили, но Северное море в военное время не райские кущи, скажем так. Октябрьским днем, когда мы вышли из порта, мне волей-неволей подумалось, что дом еще ох как неблизко, а от слов нашего лоцмана, коротышки-скандинава, который с ухмылкой сообщил о гибели вышедшего шестью часами раньше парохода из Гримсби (немцы его без предупреждения потопили), стало и вовсе не до шуток. Нацистские власти, сказал он, объявляют по радио, что Северное море можно с полным основанием называть Германским океаном, и британский флот бессилен что-либо изменить. Лоцману было хоть бы что: он-то поворачивал восвояси! Он весело со всеми распрощался, перелез через борт, и скоро его шлюпка превратилась в черное пятно у нас за кормой, на входе в бухту; мы же устремились в открытое море – домой. Было около трех часов дня. Глядя на море, серое и гладкое, как полотно, я, помнится, подумал, что в таких условиях сложно не заметить перископ и мы, по крайней мере, будем предупреждены об опасности – если, конечно, барометр не упадет и не задует ветер. Ну да воображать себе несчастья, которые, быть может, тебя не настигнут, – не полезное для нервов занятие. По этой самой причине я сразу оборвал первого механика, затеявшего разговор о том, как опасны субмарины и какого черта Адмиралтейство сидит сложа руки. – Твое дело – заботиться о том, чтобы старик «Вороново крыло» на всех парах летел туда, где «дом и красота»[24], так ведь? – сказал я. – А когда Уинстону Черчиллю понадобится твой совет, он за тобой пошлет, не сомневайся. Механик не нашелся что ответить, и я, закурив трубку, отправился на мостик сменить капитана. Наверное, я не особенно внимателен к ближним: мне тогда не бросилось в глаза, что с капитаном что-то неладно. Он никогда не отличался словоохотливостью. Тот факт, что он сразу удалился к себе в каюту, ничего не значил. Я помнил одно: в случае чего он рядом.