О. Э. Мандельштам «Мы живём, под собою не чуя страны...» (ноябрь 1933) И.Смоктуновский читает неполный текст

Тюремное фото, 17 мая 1934. Храм Христа Спасителя разрушен в ходе сталинской реконструкции Москвы Другие исполнения: “Незаурядная судьба этого стихотворения включала арест и последующую гибель автора, долгие годы безвестности текста, его полуфольклорное существование в списках и памяти узкого круга лиц, публикацию сначала за рубежом (1963), а в конце концов и на родине (1988), и признание в качестве едва ли не главного мандельштамовского хита — бесспорной жемчужины в его короне“. Авторства Мандельштам не скрывал и готовился к расстрелу, цитируя Ахматовой из «Гондлы»: «Я к смерти готов». Поэта “арестовали в Москве по доносу неизвестного в ночь с 16 на 17 мая 34 г. в присутствии его жены и приехавшей из Ленинграда навестить их Ахматовой“, которая вспоминала: «Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. [...] Следователь при мне нашёл „Волка“ {„За гремучую доблесть грядущих веков…”} и показал О. Э.{Мандельштаму} Он молча кивнул». «И две королевы глядели в молчании Как пальцы копались в бумажном мочале, Как жирно листали за книжкою книжку, А сам-то король — все бочком, да вприпрыжку, Чтоб взглядом не выдать — не та ли страница, Чтоб рядом не видеть безглазые лица...» — так описал ночь обыска и ареста Галич («Возвращение на Итаку», 1969). “Причиной ареста стало «Мы живем, под собою не чуя страны...». Когда Мандельштам прочел его Пастернаку, тот сказал: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу Вас не читать их никому другому». Явившее собой, по выражению Тоддеса, выход «непосредственно в биографию, даже в политическое действие», исполненное неприкрытой ненависти к Сталину, стихотворение стало «одним из оснований нашего антисталинизма», впервые вводящим «тему уголовной братвы и главного пахана» (Ю.Фрейдин). [...] Известные слова Мандельштама: «Это комсомольцы будут петь на улицах! В Большом театре, на съездах, со всех ярусов» — показывают, что поэт «мыслил антисталинскую инвективу в некоторых, как ни странно это может показаться человеку другой эпохи, советских рамках — вероятно, в духе будущего очищения “нового мира“ от скверны тирании и жестокости». [...] Бесспорно антисталинским является лишь одно это стихотворение, за которое поэт заплатил жизнью. Несмотря на свою раздвоенность и последующие стихи в просталинском духе, «именно Мандельштам, сомневающийся и непоследовательный, стал голосом времени, сказал за всех правду о Сталине, сказал с такою силой, что эти стихи перестали быть только стихами и прямо вышли в историю. Без них не только судьба Мандельштама была бы другой — без них история 30-х была бы другой». Конкретный повод к написанию стихотворения трудно определим; скорее, как полагают многие исследователи, оно было вызвано целым комплексом впечатлений и личных переживаний поэта, формировавшихся с конца 20-х и отразившихся в стихотворениях «Я вернулся в мой город, знакомый до слез...», «Колют ресницы. В груди прикипела слеза», «За гремучую доблесть грядущих веков» и некоторых других произведениях начала 30-х“. Последние слова стихотворения «Сохрани мою речь...» “В лесах топорище найду — шаг, который делает обреченный навстречу собственной казни, предпочитая открытую смерть на миру тихому дрожанию и ожиданию неминуемой участи. Проще говоря, антисталинский памфлет 1933 года «Мы живем, под собою не чуя страны…» (до которого оставалось еще два года) и есть то самое «топорище»“. В протоколе допроса Мандельштам так передаёт реакцию Ахматовой на это стихотворение и комментирует её: «Со свойственной ей лаконичностью и поэтической зоркостью Анна Ахматова указала на “монументально-лубочный и вырубленный характер“ этой вещи. Эта характеристика правильна, потому что этот гнусный, контрреволюционный, клеветнический пасквиль, — в котором сконцентрированы огромной силы социальный яд, политическая ненависть и даже презрение к изображаемому, при одновременном признании его огромной силы, — обладает качествами агитационного плаката большой действенной силы». Поэта отправили в ссылку в Чердынь, потом разрешили поселиться в Воронеже. В ночь с 1 на 2 мая 38 года арестован вновь и отправлен в лагерь Дальлаг, скончался по пути в декабре в пересыльном лагере Владперпункт. Тело было оставлено лежать непогребённым до весны. “Ахматова не просто была рядом с Мандельштамом всю его жизнь, преодолев дистанцию от субъекта романтического стремления до равной, неотъемлемой подруги в высоком смысле. Дальнейшую ее связь, влияние и сложносочинённые отношения с Надеждой Яковлевной невозможно переоценить“